История про то, как жизнь может все устроить сама
Вопрос, почему мы каждый год смотрим фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!», даже не задается. Его смотрят все. А те, кто не смотрит, все равно знают наизусть. И дело здесь не в том, что его показывают по телевизору и тем самым навязывают, а в чем-то другом.
Рязанов, снимая кино по собственной пьесе, написанной в соавторстве с Э.Брагинским, рассказывал, как говорится в титрах, «совершенно нетипичную историю, которая могла произойти только в новогоднюю ночь».
А рассказал нечто другое. Вот это нечто и приковывает к себе зрителей больше 40 лет.
Фильм снят в 1975 году, в самое спокойное советское время. Люди жили своей жизнью, власть — своей, до Афганистана было еще далеко, до перестройки еще дальше. Казалось, что жизнь устоялась и будет такой всегда.
Внешняя жизнь упростилась до мультика, с которого начинается фильм, когда, сбрасывая архитектурные излишества, оставались голые дома, опоясывающие весь земной шар. Следом должна была полететь индивидуальность. И на этой одинаковости все время делается акцент.
Герой, вернувшись из Ленинграда ранним утром 1 января, с удивлением замечает, что дом его точно такой же, как тот, вокруг которого он скакал всю ночь. Как будто раньше он и не видел, как все похоже. И внутри этой просчитываемой жизни, где различается только сумма взятки за гарнитур («Пятнадцать? — я дал двадцать пять…» — ну, еще бы, Москва же), вдруг случается чудо — внутри заданности, которая многократно и разнообразно заявлена и которая меньше всего предполагает какие-то необычные ходы.
Герою за 30, он — единственный холостяк среди друзей. Его жизнь сложилась, но тут он въезжает в новую квартиру, да вот еще решил жениться. Кажется, сдвигается что-то в основании его жизни. И это движение освобождает в нем какие-то силы, ранее неведомые. «Я сам себя не узнаю», — скажет Лукашин Наде к середине новогодней ночи. Его отношения с невестой, которые все-таки привели его к решению жениться, не открывали в нем ничего такого даже в его собственных глазах.
Женя Лукашин, врач и маменькин сынок, кажется, ничем не выделяется среди своих друзей. Они все в расцвете, умеют жить (дубленки, красивые мохеровые шарфы, лучшая баня к их услугам, легко передвигаются на такси по предновогодней Москве), умеют дружить, знают друг друга с детства — отношения свойскости, семейности будто распространяются на весь мир. Рассерженный попутчик в самолете (прекрасный эпизод, сыгранный Рязановым, — обязательное камео в его фильмах) возится с пьяным Лукашиным, позволяет спать на своем плече, а потом дотаскивает до зала ожидания в Ленинграде.
Следующий встречный (шаржированный интеллигентный Г. Ронинсон) заводит с ним вежливейшую беседу, несмотря на его непрезентабельный вид. Внешний мир добр не только к главному герою, но вообще выглядит расположенным к людям. Эта важная вещь в позднесоветском мировосприятии, в отличие, скажем, от мировосприятия сегодняшнего, где вражда, отторжение, чувство опасности распространяется по всем осям жизни.
На фоне этой всеобщей приязни именно Женя выглядит чуть слабее, чем все остальные. Быстрее всех пьянеет, что, конечно, можно объяснить его ночным дежурством, но просто он «вообще не пьет», как он постоянно твердит. Живет с мамой и доволен этим. Именно его, «как чурку», запихивают в самолет, — и именно с ним должна была случиться эта история. И все это произошло само собой — он и усилий-то никаких не прикладывал.
Женя Лукашин — это такой современный сказочный персонаж, которому все само идет в руки. Он обаятельный, добрый, немного не от мира сего.
Никак не может сообразить, чего от него добивается умная и хваткая Галя, которая все рассчитала и вычеркнула Катанянов из новогоднего сюжета. А Женя никак не может взять это в толк и все твердит, что «с Катанянами как-то нехорошо получилось».
«Обойдутся», — хамским тоном бросает она через плечо. Женя и этого тона не замечает. И вполне понятно, что стало бы с таким Женей в браке с такой вот Галей.
А судьбе почему-то надо сохранить этого обаятельного человека и спасти от такой перспективы, и не дать пропасть в рутине, в тоске или пьянстве, что неизбежно бы его ждало, женись он на Гале.
Женя — это такой фольклорный младший брат, дольше всех задержавшийся у мамкиной юбки, никак не добивающийся своего счастья. В противовес всем тем, кто должен «бороться, искать…», и т.д. — ведь именно такую модель поведения навязывает внешний мир — независимо от социального строя.
А этот уж никак не герой. Не «не орел» (пьяный московский гость еще как держится орлом перед новой ленинградской знакомой!), как припечатала Мордюкова Ульянова в фильме «Простая история», а именно не герой — в общепринятом смысле. Но он-то и получает все. Буквально свалившись с неба, ничего не соображая, он понимает, что «судьба его вдруг переменилась» - и принимает эту перемену.
То, что герой попадает в эту историю, «ничего не соображая, ни бум-бум», — не только стало двигателем сюжета, но и развязало руки режиссеру.
Показать пьяного в новогодней комедии это не только простительно, но и куда как уместно. Тем более что Андрей Мягков так обаятельно и симпатично все это изображает, оставаясь интеллигентным врачом даже в таком состоянии и тем самым смягчая представление о том, что пьяный человек всегда отвратителен.
Просто это опьянение стало поводом для освобождения героя — как буквального (ему теперь не грозит брак с Галей), так и метафорического. Никогда бы в нормальном состоянии, даже в лихорадке праздника, Женя не стал бы кланяться вдруг распахнувшейся двери в подъезд, когда он мялся и не решался войти, чтобы попросить у Нади и Ипполита денег на самолет.
А когда потом сам собой откроется и лифт, — он и ему поклонится. И два таких одинаковых комедийных эпизода, идущих подряд, не выглядят излишеством. Режиссер делает это специально, чтобы зритель обратил внимание и понял, что это не случайность — это такой язык общения с миром.
Именно будучи пьяным, он становится не просто свободным, а как-то интуитивно делает именно то, что нужно и правильно в этот момент. Его замутненное для нормальных действий сознание воспринимает нечто иное — эти знаки судьбы, которых трезвыми глазами не рассмотреть.
И это оказывается спасительным для него.
Иными словами, эти действия диктуются не пьянством, а той свободой, которую он вдруг почувствовал. Будто сквозь всю цивилизованность, привычки воспитанного человека проступило нутро — не страшное, не темное (а ведь нас всегда пугают именно темным началом, и уж если что откроется, то именно оно), а не искаженное ничем наносным фольклорное начало, которое приводило таких вот «дурачков» в нужное место в нужное время, чтобы осуществилась их судьба.
Лукашин включен не в линейное время, которое идет себе и идет, а в циклическое, фольклорное, которое никогда не кончается, а воспроизводится.
Неслучайно весь фильм он всякому встречному поперечному повторяет, что «каждый год, 31 декабря, он с друзьями ходит в баню» — далее по тексту. И это, как ни странно, не надоедает зрителю, потому что мы все так или иначе включены в это циклическое время.
Оно — часть нашего подсознания и сознания тоже: мы же все помним повторы из сказок, когда герой по многу раз объясняет, за чем он идет в Тридевятое царство.
Рязанов очень точно, скорее всего, интуитивно, попал в тот фольклорный ритм, который и композиционно организует события, и служит индикатором «свой — чужой». Этот интуитивный уровень очень важен. Именно на него реагируют и герои картины, и зрители: ведь в каждом живет тот или иной фольклорный персонаж. Все мы — по преимуществу — или «разумные» старшие братья, или такие вот «дурачки».
Люди нормальные, которые не склонны ни к чему необычному, сразу хотят поймать Женю то ли на вранье, то ли на глупости: «Какая баня?! У него ванна есть» — говорят и Галя, и Ипполит, — люди обычные, но неплохие: ведь выбрали же их почему-то и Женя, и Надя в спутники.
Причем особенно замечательно, что Гале про всю эту историю с баней рассказывает Надя, которая как-то сразу поверила ему и говорит буквально словами Лукашина — она легко переняла их, видимо, по сродству натур.
Ведь этот индикатор «свой — чужой» зажегся еще раньше. Когда Надя пришла домой и не заметила, что у нее в доме спит неизвестно кто. «Потому что ты безалаберная», — это правильный Ипполит точно про нее знает.
Судьбы Жени и Нади похожи изначально. Пап нет, только мамы, живут вместе — и не только потому, что это — печальная советская реальность, когда дети и родители живут вместе всю жизнь. Теперь вот одновременно получили квартиры. И в Надиной судьбе что-то сдвинулось, она тоже собралась выйти замуж за хорошего человека.
Но она в одночасье готова все это бросить и не потому, что «настоящего Ипполита больше не будет», а потому что она тоже что-то почувствовала. Она срывается с места — то на вокзал едет в новогоднюю ночь, то в Москву летит, правда, по доброй воле, а не как Лукашин, которого запихнули в самолет.
И эта «охота к перемене мест», это особое внутреннее беспокойство должно вывести ее за пределы квартиры, как за пределы сложившейся жизни, которая тоже с таким Ипполитом была бы более чем предсказуемой.
В самом деле, куда она уходит из дома, где сидит человек, из-за которого поменялась его жизнь? Почему она не «останавливает мгновенье», желая побыть вместе с ним до его отъезда? Вероятно, потому, что то, что с ней происходит, больше, чем просто следствие нежданной встречи — это перемена жизни, которая уже состоялась — независимо от продолжения истории с «московским гостем».
Вот почему она летит (в переносном смысле тоже) в Москву вроде как веник отдать, а на самом деле — жизнь переменить. И это после нескольких часов знакомства!
Эта «совершенно нетипичная история», с точки зрения здравого смысла, тем не менее отвечает, видимо, каким-то нашим глубинным представлениям о жизни, чтобы — когда все устоялось и шансов на перемены нет — вот само все устроилось.
Как звучит в закадровой песне на евтушенковские стихи: «О, кто-нибудь! Приди нарушь…». Казалось бы, у обоих героев все похоже и все складывается. Интеллигентные профессии: врач — учительница, мамы живы — здоровы, друзья-подруги окружают хорошие, и у них все хорошо, в свою очередь, и жизнь готова наладиться, и никуда уже от этого вроде не деться: обоих героев ждет такое же нормальное продолжение — оба готовы создать семью. Поломать такое в последний момент — это могло бы стать сюжетом драмы, если не трагедии. Но Рязанов снимает комедию про иронии судьбы.
А в чем же ирония?
В чем насмешка?
В том, что герои меняют шило на мыло? Такая же квартира, такая же мама, те же звонки в дверь, но в Москве?
Или все-таки Рязанов сказал — скорее всего, не ставя такой задачи, — другое и про другое. Про то, что если все настолько обычно, что норма из основания жизни превращается в ее угрозу, пожирает саму идею жизни, заболачивает ее, лишает воздуха, то она, эта жизнь, выбирает «не героя», с точки зрения нормы, и ставит на него.
Герой же будет сопротивляться, лезть на рожон, все по-своему устраивать. А этот просто подчиняется обстоятельствам — и соскакивает с орбиты борьбы за счастье.
И тогда этот персонаж, не способный к анализу (потому что пьяный), спасается самым дурацким способом, будучи полностью лишенным воли и способности к самостоятельному поступку. Ему нужен только толчок, практически пинок, чтобы он вылетел из своих привычных условий.
А потом он приобретает ту чуткость к движениям судьбы, которой был лишен в обычных условиях. И он правильно отвечает на жест судьбы.
Дело здесь не в том, как Лукашин ведет себя ночью, постепенно трезвея, приобретая зоркость взгляда, в который попадает не только Надя, но вся его жизнь. А в том, что он, оказавшись вырванным из своей колеи, не оглядывается назад.
Нет, он позвонит Гале в Москву, но только один раз (он же все-таки порядочный человек), но стремиться все вернуть он не будет. Утром его «мировая мама», готова поехать к Гале, все объяснить, помирить, но Женя скажет, что не надо, потому что «встретил другую».
Это все может выглядеть легкомыслием или, как говорит его мама, он — «просто бабник», но это не то и не другое. Этот мягкий человек, на котором «все ездят», «а друзья вообще тюфяком прозвали», не хочет довольствоваться имитацией взамен настоящего. А это шаг — нетривиальный, потому что почти все принимают имитацию за настоящее.
Обычная жизнь часто держится именно на имитации, на похожести на настоящее, и тогда формируется та самая привычка, «которая замена счастию». Но наступает время, «житье тошней недуга», когда все готово сдвинуться с места, и становится очевидно, что имитация подходит не всем.
Вот Лукашину, например, нет. Когда он возвращается утром домой 1 января, когда все предновогодние ожидания выветрились, когда все опять встает на привычные рельсы, его буквально сдувает с ног ветер, который срывает все эти бумажные гирлянды, еще вчера так уместные, так радовавшие людей, а сегодня сделавшие очевидным всю мишурность их ожиданий, их непрочность, бумажность. И на фоне этого возвращения звучит трагическое стихотворение начала 30-х годов «Баллада о прокуренном вагоне» поэта А. Кочеткова, малоизвестного в советское время. Это закадровое чтение не просто диссонирует с первой серией картины, такой смешной и легкой, но придает всей этой «нетипичной истории» совсем другое звучание.
Это — «ирония судьбы» совсем другого уровня. Потому что «никого не защитила вдали обещанная встреча».
Судьба могла завертеть всю эту историю, но удержатся ли герои на этих витках? Все сказки про любовь заканчиваются на «честном пирке да на свадебке», а потом двери закрывались. И начинались совсем другие истории — про то, что последующая жизнь оказывается совсем другой, чем мечталось героям.
В полностью провальном продолжении «Иронии судьбы», которое было снято в 2007 году режиссером Тимуром Бекмамбетовым, есть только один мотив, на который стоит обратить внимание: через год в судьбах героев встало все на свои места и они вернулись к «былым возлюбленным», что, конечно, не принесло им счастья.
Современный фольклорный «младший» брат чаще всего не может удержать дар судьбы. И в этом — главная ирония и проявляется: по усам текло, а в рот не попало. Этот сниженный образ человека не от мира сего только и может, что освободиться — под каким-то воздействием на короткое время, а потом «наступает похмелье».
Надолго этого героя не хватает.
Ровно так эти «герои» через 10 лет, опьяненные нежданно упавшей на них свободой и перспективой, через 15, в 90-е, все упустят: свободу, свои идеалы, представления о дружбе, о том, что можно, что нельзя. Все это захватят «разумные» старшие братья, которые будут хорошо знать, что к чему и что как.
А мы все смотрим «Иронию судьбы» 31 декабря, потому что эта картина сама включена уже в циклическое время, в котором так или иначе все мы пребываем. Это стало таким новогодним заклинанием, когда у телевизора сидят люди и, как завороженные, смотрят и смотрят эту историю про то, как жизнь может все устроить сама, а мы это примем и поверим в возможность перемен. опубликовано econet.ru. Если у вас возникли вопросы по этой теме, задайте их специалистам и читателям нашего проекта здесь
Автор: Татьяна Морозова
А ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ОБ ЭТОМ?